Лихтенвальд из Сан-Репы. Том 3 - Алексей Козлов

– Сплошная темнота! Коль есть кто, отзовитесь!

– Я, Кадмий, потрошитель кошельков!

– Я, Вульпий, мытарь божьей волей!

– А где Фулон?

– Толпой растерзан! Он был виновен в неосторожном слове, нет хуже посягательств языка! Он не смолчал! Плебейская толпа рвала его, и трети не дослушав, того, что он пытался ей сказать, пока его язык лишь от него остался и кость от языка… конец ужасный!

– Что в городе?

– Разбой и беспорядки! С тех пор, как эта злачная звезда седлает наше небо, нет порядка, и каждый день – угроза нашей жизни!

– Что император?

– Император в коме! Закрылся в замке с пёстрою толпой преторианцев и иного сброда! За стенами царит печальный дух пленения и скорого паденья…

Глава 6. Что было на самом деле?

Ждали худшего.

Президент узнавал всё из первых гузн.

Народ наполнился слухами и истёк адреналином.

В высших сферах наблюдались неосознанные перемещения и клёкот. Первое, что сказал губернатор на планёрке, было:

– Ну, вот, кажется, эта зараза с погромами докатилась и до нашего исторического города. Надо ждать большой беды. Полковник Смыг, доложите обстановку!

Смыг, как мог, доложил.

– Действительно, – начал полковник, – в городе появилась со вчерашнего дня группа неуловимых преступников. Пока неуловимых, прошу заметить, пока! Сожжено несколько общественных зданий, есть убитые и изнасилованные…

И сел на раненую во всех войнах ягодицу.

– Ну, уж не ври насчёт изнасилований, – вдруг изрёк голос из-под люстры, – Не было этого.

– Привычка к бреду и желание выдавать желаемое за действительное свойственна воякам Сан Репы… – вторил другой голос, более грубый.

– Кто это сказал? – подозрительно вскричал нелюбимый никем губернатор, но виновника не обнаружил.

– Вот описание прискорбного бандита: – продолжил сыщик, – «От наседавших работников правоохранительных органов он отстреливался калошами, которых у него оказалась уйма. Был меток не по годам и двух полицаев прибил начисто. Впрочем, иные свидетели утверждают, что он кидался не галошами, а окаменевшими фекалиями из ограбленного и разрушенного Палеонтологического музея.

– Я видел! Видел! – крикнул профессор Преображенский, – Такие фекалии не могут быть у человека! Я сам видел!

– А чьи же это фекалии? – насмешливо спросил специалист по вулкановым грибам Шульман, – Чьи? Пришельцев из космоса? Инопланетян? Гомункулюсов?

– Ладно уж, сейчас не до научных споров, – нахмурился губернатор, пытаясь выдавить из себя улыбку, – Что ещё плохого случилось?

– Раввин Патерстона, весёлый и уравновешенный человек, постоянный участник клубов этой гр… ной самодеятельности на брегах рек, внезапно повесился на тфилине. Вероятно, что он мог быть повешен.

– На чём? На чём повесился? – сказало сразу несколько любопытных голосов.

– На специальной верёвке!

– Для повешенья?

– Нет! Читайте книги!

На следующий день случилось больше, и случившееся было уже не столь безобидно.

Воспоминания свидетелей о том незабываемом дне были крайне противоречивы. К примеру, один свидетель признавался, что видел всадника без головы на чёрной лошади с золотыми стременами. Другой утверждал, что, напротив, лошадь была белой, а всадник имел две головы. Третий, путаясь в словах, намекал, что хотя ввиду крайней опасности, он не смотрел на грохочущего по булыжнику всадника, но успел заметить, что тот ехал на осле без хвоста, а в руке у него был светящийся латинский крест, похожий на фаллос. Несколько психиатрических больных явились с повинной, утверждая, что это они устроили памятные скачки, сбежав из лечебницы. Они наперебой с пеной у рта твердили про римские квадриги.

Мы не будем спорить со всеми участниками прекрасного представления, устроенного Гитболаном для великого города, а только скажем, что Гитболан был действительно в блестящем чёрном плаще, с плёткой в руке. Мчался он на кологривовском вороном тяжеловозе, отчего, вероятно, и стоял такой гром по округе. Других деталей горожане, как и должно было быть, не заметили, а зря: охрана Гитболана, летящая над крышами Проспекта в каменных ступах, две голые бабы на мётлах с собачьими головами у поясов и гигантская сова, летящая следом – несомненно, поразили бы их обывательское воображение.

Глава 7. Невольные свидетели

Вечером того же дня жители Патерстоуна, славившиеся спокойствием и меланхоличностью, поневоле стали свидетелями шоу, которое они приурочили к юбилею города.

Ах, юбилеи, юбилеи! Кто вспоминает, что триста лет назад простой мужик Сидор был оторван от семьи, взят в колодки под каким-то незначительным предлогом и насильно пригнан в тюрьму, а потом отправлен под открытым небом строить город в болоте, где до того жили одни лишь кулики да лягушки. Кто вспоминает о страшной судьбе Сидора и миллионов таких же, как он. Никто никогда не узнает, где и в какой час взошёл бедный, нерасторопный Сидор на свою Голгофу, где нашёл Сидор свой негаданный конец – убили ли его за ослушание парубки царя, посадили ли его в тюрьму, где он околел от туберкулёза и плохой еды, заснул ли он на стропилах нового сооружения, да и звезданулся, как говорят, на камни – никто об этом уже никогда не узнает. Исчез человек, как не было. Да и кому нужен и интересен этот маленький человек? А может, и не было никакого Сидора, раз не было бумаг о том. Это слишком обычная история для этой страны, чтобы о ней вообще следовало говорить. Миллионы загубленных абы кем лежат здесь под кустами, никем не захороненные. Кто они? Когда их убили? Кто знает?! Пройдёт триста лет, и не вспомнят никакого Сидора с его нелёгкой жизнью и с его страшной смертью, а вспомнят ненормального царя с дёргающейся в тике щекой, вечно сжатыми добела кулаками, царя, удумавшего-таки возвести в малярийном болоте восьмое чудо света на потеху сонной Европе. Что Сидор? Могилы таких Сидоров и Прокопов на каждом углу моей поющей страны, обо всех не упомнишь.

«Сидор… Пидор…» – пошутит какой-нибудь губернатор, поправляя несуществующую треуголку на голове. Да и не надо, может быть волновать сердце взволнованного читателя тяжёлыми воспоминаниями. Живым людям нужна радость, а не упоминание общественных несовершенств и преступлений.

Не дождавшись хлеба и вина из царских подвалов, все в городе ждали зрелищ. И Гитболан одарил их зрелищем, забыть которое смогут не все, даже если некоторые и захотят.

Началось всё с того, что вечером, когда последние лучи заходящего дня ещё играли в небе, на Пивском бульваре ударила с одной стороны одна литавра, с другой – другая и, смешав проезд, по камням покатились какие-то карлики, лешие, в общем, вся нечисть, которой бабушки в Патарстоуне пугают малолетних детей. Все, конечно, поняли, что это переодетые актёры пришли развлекать народ. Они бы и сошли за актёров, да только уж дюже плохо пахли. Люди на проспекте затыкали носы, забегали в низкие подворотни. Запах был силён.

А потом разом зарокотали барабаны, и семь сверхсильных прожекторов выхватили из черноты неба фигуру в чёрном блестящем плаще, в чёрной маске. Осторожно переступая, фигура двигалась, как будто по проволоке, пересекая проспект по диагонали. Вверху, над городом, в свете прожекторов шёл, легко балансируя тростью высокий стройный человек в цилиндре и длинной блестящей чёрной накидке, которая без всякого сомнения должна была ему мешать, но ведь не мешала же, не мешала. На морде у него была какая-то корявая средиземноморская маска в форме то ли раковин, то ли морских коньков, то ли ещё чего.

Человек, предпринявший такое крайне рискованное путешествие, балансировал тяжёлой тростью с набалдашником в виде головы змеи.

Сзади, едва поспевая за ним, семенил толстый брюзга в грязной хламиде с закатанными рукавами и худосочный тип в некогда интеллигентской косоворотке, подпоясанный красным рушником. На груди его красовался целый иконостас орденов разных времён и народов.

Находящимся снизу не было слышно ни слова, а между тем двойняшки, семенившие следом за Гитболаном по шаткому тросу, на этот раз слов не жалели.

– Нерон! Бл! Что за крики?

– Ветерану влепили пощёчину по левой обожжённой войной ягодице! Влудили по самые помидоры! Развлекай их тут! Я аристократ, а не клоун в погорелом театре! Я покинут навеки!

– Что случилось, старина?

– Мила Навзнич! Живая поэма тридцатых! Она умела всё! В молодости она играла в массовках, плясала в клубе, гасила свечи причинным местом и рассчитывала получить за своё искусство всемирную славу и место в Пантеоне!

– В Пентагоне, может быть? – подправил Кропоткин, пальцем указывая своим очкам на их истинное место и размахивая руками то взад, то вперёд.

– В Вестминстерском аббатстве! Она ушла от меня навсегда!